Sieben Gräber hat Anatol, der Knecht, gescharrt, doch nur sechs davon tragen Kreuze. Der Knecht hockt dicht an dicht neben dem gold'nen Grammophon und wischt die Schubertplatten trocken. All die leisen Schreie waren greulich, doch längst sind sie verstummt. Nur Blut blieb opulent zurück, zumindest hier am Berg ein Stück. Bedrückende Stille. Ein früher Morgen. Sattes Schweigen. Der Knecht fixiert das leere Grab und blickt dem finsteren Gesell eine Weile lang entgegen, wusste dieser doch genau wie viele Leute hier am Hofe waren und wie viele Kreuze er einlassen würde. Der finstere Gesell, er hebt sein Haupt, ja grient erst leis' und lacht dann laut' in Winters Prunk und Trubel. Infam glotzt er dem Knecht in sein Gesicht. Der Knecht hält inne, sieht das letzte Kreuz am Schlitten liegen und blickt zum leeren Grab hinüber. Er lächelt feist, so ganz und gar nicht sicher und versteckt sich förmlich hinter dem Gekicher. Nun wird ihm allmählich klar, dass das letzte Grab kein Irrtum war. ER, der Knecht, der all die Gräber schürfte, der unbändige Mühe auf sich nahm und den schweren Schlitten aufwärts zog; ER, der einen anderen morden und gewähren ließ und sich in übler Zunft des Winters Muse beugte; ER war nun selbst nebst Greis und Kind für dieses letzte Grab bestimmt. Der finstere Gesell erkennt am Blick des Knechts, dass dieser plötzlich ängstlich ist, erhebt sich langsam, kühl und stattlich, tritt nach vor und schaut zum Himmel dann empor. Dann greift er nach der Kette, die sich lose um den Schlitten legte, und watet durch den reschen Schnee.
Семь могил вырыл слуга Анатоль, но только на шести из них есть кресты. Слуга сидит на корточках, прижавшись к золотому граммофону, и насухо вытирает пластинки Шуберта. Все тихие крики были ужасны, но они уже давно замолкли. Осталось лишь много крови, по крайней мере здесь на горе. Тягостная тишина. Раннее утро. Сытое молчание. Слуга пристально смотрит на пустую могилу, затем какое-то время глядит на Темного подмастерья – он ведь точно знал, сколько человек было в этом дворе и сколько крестов он должен был поставить. Темный подмастерье поднимает голову, сперва он тихо ухмыляется, а затем громко смеется в зимнем великолепии и волнении. Он подло смотрит слуге в лицо. Слуга замирает, видит, что на санях лежит последний крест, и смотрит на пустую могилу. Он широко улыбается, у него нет полной уверенности, и он прячет это за хихиканьем. Постепенно он понимает, что последняя могила не была ошибкой. Он, слуга, вырывший все могилы, взявший на себя большой труд и втащивший наверх тяжелые сани, он, позволивший другому убивать и сгибавшийся в плохой компании зимней музы, теперь он сам должен занять место в этой последней могиле рядом со стариком и ребенком. Темный подмастерье понимает по взгляду слуги, что тому страшно. Он медленно поднимается, хладнокровный и внушительный, идет вперед и смотрит в небо. Затем он хватает цепь, не прикрепленную к саням, и идет по хрустящему снегу.
Sie schlummern unter Erde, ich hab‘ ihr Bett gemacht.
Они спят под землей, я застелил им постель.
Was zerrt‘ ich Teufels Herde durch diese bare Nacht.
Как я тащил дьявольскую свору сквозь эту голую ночь,
Ich schlürfte im Taumel. Ich schlug auf die Kreuz‘.
Я шел, шатаясь. Я вбивал кресты.
Ich wachte am Hofe und tanzte erfreut.
Я не спал во дворе и радостно танцевал.
[WALDFRAU:]
[Лесная дева:]
Der Knecht blickt wie vom Mord geeicht
Слуга, будто заклейменный убийством, смотрит
in sein eignes Grab.
В свою собственную могилу.
Er lacht nun bang und starrt erweicht
Он тревожно смеется и растроганно глядит
zur kalten Erd‘ hinab.
Вниз на холодную землю.
[ANATOL/WALDFRAU:]
[Анатоль/Лесная дева:]
Der Tod kehrt ein und nagt an meinem Pelz.
Смерть настигла меня и глодает мою шкуру.
Im Sog von Frost und Pein spür‘ ich seinen Fels.
В очаровании холода и страдания я чувствую его скалу,
Er wetzt seine Ketten und streichelt die Kreuz‘.
Он точит свои цепи и поглаживает кресты,
Er riecht an den Betten und zeigt bittere Freud.
Он обнюхивает постели и злорадствует.
